В общей системе национального существования решающее место принадлежит
языку, и закон Бахтина, согласно которому искусство и язык находятся в
отношениях взаимной вины и ответственности, полностью распространяется на язык
как главную сферу национальной культуры. Духовная жизнь народа проявляется,
прежде всего, в его языковом самоутверждении, в постоянном обогащении и
процветании всех видов живой национальной речи. В то же время любая
общественная смута, грозящая национальным повреждением, оборачивается болезнью
языка, его вульгаризацией и варваризацией. Сейчас обе эти языковые порчи
становятся для нашего национального будущего воистину угрожающими. Вульгаризация языка обнаруживает
внутреннюю, нравственную сторону национальной недостаточности. Это не что иное,
как застарелые пережитки и выбросы первобытного родоплеменного существования и
языческих представлений, когда выживание на земле принципиально новой
человеческой особи осознавалось на первоприродном уровне. Тогда соответствующие
словесные обозначения вместе с мифообразами и обрядово-ритуальными действами возникали
естественно и необходимо. Но в ходе формирования мировых религий, в первую
очередь христианства, и перемещения всей совокупности задач человеческого
самоутверждения в сферу разума и души, первобытно-языческие названия заменялись
научными терминами. Но, как свидетельствует опыт цивилизации, эти реликтовые
свойства языка вытеснявшиеся из повседневного культурного обихода, становились
средоточием нравственно разрушительных проявлений, от которых человек сам по
себе - увы! - не защищен. В зависимости от социальных обстоятельств и
действенности воспитательно-образовательной системы этот уродливый,
вульгарно-физиологический "багаж" то уходит в тень, даже исчезая
совсем, то вдруг начинает разрастаться метастазами.
Болезнь варваризации - иного характера. Она вершится на
уровне амбициозно-убогого рассудка и является следствием недоразвитости
национально-исторического самосознания, опасного разрыва поколений, их
духовно-языковой преемственности. Это беда полу образованности, наивной тяги к
внешним и вторичным проявлениям культуры при отсутствии воли и тяги к ее
подлинному овладению посредством постоянного собственного внутреннего
возделывания. В условиях средостения различных типов национальных культур, в
том числе внутри христианской культуры западного, "рождественского"
типа, причем в его худших проявлениях, создающих духовно-наркотическое
прикрытие для нынешнего политического и экономического тарана Запада, - и
восточного, "пасхального", утверждающегося у нас в условиях
катастрофической разрухи, - варваризация речи провоцирует внутреннюю
перекодировку народа, обрекаемого к тому же на медленное вымирание.
Нередко можно слышать, что, мол, незачем вмешиваться в
текущий речевой обиход, что язык-де развивается по собственным законам и сам
знает, что для него хорошо и что плохо. Увы! - В таком случае не стало бы вовсе
ни русского языка, ни нас самих -его носителей, ибо начало нашего
культурно-исторического существования ознаменовалось в 863 году как раз
величайшим "вмешательством" Кирилла и Мефодия в речевой обиход тогдашних
славянских народностей, и дальнейшие примеры благотворного воздействия гениев
на речевую практику соотечественников самоочевидны.
Народное языкотворчество осуществляется непрерывно, вопрос
только в национально-исторической состоятельности и нравственной оправданности
корневой основы словообразования, а также в его способах. И мы убеждаемся, что
законы словотворчества, открытые Кириллом и Мефодием, отнюдь не ограничены IX
веком. Более того, они типологичны для языка, и сейчас в следовании этим законам
состоит залог языкового и национального спасения. Объяснимся! - Первославянский
язык, создававшийся в просветительски-богослужебных целях, стал прямым
выражением и орудием духовности. В отличие от традиционной латыни, которая была
по преимуществу языком наличного бытия, язык Кирилла и Мефодия в первом же
своем переводе Евангелия стал средством обретения благодати как высшей сферы
существования, или - восхождения человека к добру, истине и красоте путем
постоянного внутреннего преображения и воскресения на основе совести. В этом
высшем и сущностном для человека духовном качестве старославянский язык был
исходно огражден от любого нравственного непотребства. Это был язык абсолютной
внутренней само защищенности, и это его свойство полностью сохраняется поныне.
Являясь исходно здоровой основой русского языка, старославянский язык как бы
осеняет собою текущий речевой обиход, оставаясь его верным ориентиром в
спасительной самонастройке и преодолении всего заведомо разрушительного.
Сейчас на основании древнейших славянских текстов X-XI вв.,
в том числе русского Остромирова Евангелия, законы и способы словотворчества
наших первоучителей изучены достаточно полно3. Прежде всего, это приемы транспозиции,
возведения традиционных лексем в новые значения. Именно так простейшая
славянская лексема "слово" была возведена на уровень высшей
онтологической значимости - Бога, и это было явлено первой строкой Евангелия от
Иоанна, впервые и первой же написанной на старославянском языке: "Искони
бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово". Этим же путем обиходные
тогдашние слова: вещь, свет, мир - обрели в истории языка философский смысл
вплоть до "вещи в себе" и т.д. Затем, это простые лексические
заимствования из греческого языка с переводом их в славянское написание.
Сохраняя и защищая славянскую природу образуемой письменности, Кирилл и Мефодий
пользовались этим приемом с предельной осторожностью. Так мы получили вечное
слово "Евангелие", но они сами же отвергли взятое первоначально слово
"параклит", найдя славянское соответствие "утешитель". И
наконец, калькирование или переводы иноязычных слов по их составным частям,
посредством чего, к примеру, греческое слово "а-телеутет-ос" стало
славянским и затем русским "бес-конеч-н-ый".
Что же на фоне этого всемирно-исторического опыта и урока
происходит в нынешнем русском словообразовании? Многое с точностью до наоборот!
Дело в том, что у нас свобода слова как политическая категория незаметно
подменяется "освобождением" обиходного слова и речи от любых законов
- как содержательных, так и формальных. Разрастается щегольство словесным
непотребством, в том числе в речи, самоуверенно считающей себя даже
художественной - литературного пост модерна. Калькирование слов, которым
призваны заниматься специалисты-языковеды, фактически прекратилось. Вот
телевидение усиленно навязывает англицизм "ток-шоу", хотя в своей
кальке это не что иное, как беседа-представление. Транспозиция смыслового
возвышения сменяется снижением значений вплоть до прямого глумления над
традиционно прекрасными словами ("голубой" и т.д.). И очень зримы
попытки прямого выдавливания из обихода и умерщвления слов, образующих как раз
золотой фонд языка. Но что касается простого иноязычного заимствования, то оно разрастается
со страшной силой, грозя перерождением языка в некий сленг.
Примеры! Рубежом XV-XVI вв. датируется рождение одного из
достойнейших русских слов - училище. Ровно полтысячи лет это слово ревностно и
благодатно служило отечественному просвещению, и вот оно пало перед чужими и
чуждыми "колледжами". Знаменитое Московское высшее техническое
училище и Калининградское высшее военно-морское училище, где это слово
выступало как раз в своем высшем значении, в мгновение ока обратились, соответственно,
в университет и институт. Д.С.Лихачев справедливо заметил, что не нужно
говорить "контакты", когда есть "связи"5. А зачем эти
коттеджи, шлягеры, шоу, элек-тораты, когда есть родные дома и особняки, песни,
представления, избиратели. Добрые "столовые" тоже пропали. Взамен
"хот-дог" (горячая собака, - каково?). Или вдруг
"шарм-плюс" (?!?). Или "гала-ужин"?! Ведь это праздничный
ужин или званый ужин - и без фокусов! Прежде мы радовались, восторгались, могли
даже ликовать или торжествовать. Теперь у нас одни "впадают в
эйфорию", другие "ловят кайф".
Случались недоразумения и несуразицы, теперь
"нонсенсы". Даже такие простейшие слова, как "малый",
"заместитель", "бывший", обратились в заморские
"мини", "вице", "экс". Возникают речевые уродцы:
"экс-Югославия", "экс-вице-спикер".
Или "мини-маркет" вместо обыкновенной лавки. Прежде было
руководство, начальство, власть. Теперь "менеджеры",
"олигархи", "элита", "истеблишмент" и, наконец,
"бомонд"! Впору заводить Белые книги умерщвляемых русских
слов...
В чем нравственный вред этого словесного оборотничества?
Национальное слово всегда конкретно в эмоционально-оценочном значении, а
иноязычное, заемное меняет его с минуса на плюс, создавая некую языковую
"малину". Банды героизируются под "мафию", воры-вымогатели
становятся романтическими "рэкетирами", христопродавцы-убийцы
оборачиваются выгодными и доходными "киллерами". Беспримерная в
мирной истории страны разруха возводится в туманно-загадочный
"дефолт". Косноязычные говоруны используют варваризмы для нагнетания
информационного тумана. Вот по радио нас призывают "минимизировать
негативные последствия". Это в связи с подступом НАТО к порогу нашего
дома, объявляя сам этот подступ, не менее кокетливо,
"контрпродуктивным". А эти бесконечные заклинания: "стабилизация
ситуации", "ситуация стабилизации". И в той же частотности
"дестабилизации ситуации". - Уши вянут!
Так, исподволь, закладывается ложное представление о
неполноценности русского языка, о неспособности к собственному речевому
обеспечению демократии в стране. Теряем речевой суверенитет, и возникает
дьявольский парадокс оплаты демократии ценой родного языка, а значит, и
национального существования. В свое время мы даже для святая святых британской
демократии "чембер оф коммонз" нашли свою отличную кальку
"палата общин". Высшие государственные органы США и Японии также
называем по-русски: палата представителей, палата советников. А для обозначения
собственных органов власти позорно побираемся по свету в виде
"мэрий", "муниципалитетов", "префектур",
"департаментов", а также "инаугураций" и
"импичментов". И т.д.
Но вот по-настоящему, а не на словах свободные французы... Они не меньше
нас подвергаются англо-американскому языковому давлению, но у них со времен
великого трактата "Защита и прославление французского языка" (1549)
сложился благодатный национальный культ родного языка. Они не стесняются
рассматривать языковые проблемы с политической точки зрения и даже гордятся
тем, что их страна занимает первое место в мире по количеству языковых
юридических актов. С 1994 г. у них действуезакон Тубона, определяющий границы
использования иноязычных слов. Доктор Клод Ажеж свидетельствует: "Закон
дает привилегии употреблению французских терминов, когда они существуют, а
также подталкивает к поиску таковых, если они не существуют"6.
Спрашивается, что мешает родной Государственной Думе принять подобный закон? У
нас в КаДшинграде был принят местный закон "О защите русского -ялош".
Там в статье 12 главы 2 подтверждается недопущение пользования
"вульгарными, бранными, грубо уничижительными и просторечными лексическими
единицами", а также "не ассимилированными иноязычными заимствованиями
(варваризмами)". Да только "воз и ныне там", а то и запросто
"с возом бух в канаву!"
Во Франции нормальное функционирование и развитие языка
обеспечивается специальными службами. При министерствах существуют языковые
комиссии. Там умеют работать с каждым, словом конкретно. К примеру, отвергли
проникшие английские термины "софтвеа" и "хадвэа", заменив
их своими "лоджисьель" и "матеррьель". Поощряют
индивидуальное словотворчество. Вот, Жак Перре изобрел слово
"ординатор" для обозначения компьютера, а мы этот англицизм взяли
себе за здорово живешь! Французы в организованном порядке изъяли из обихода
более 2000 заемных слов, заменив их своими. Осталось еще 1500 англицизмов,
которые они сочли нужными. Показательно: каждый варваризм у них на учете! У нас
же словари иностранных слов переиздаются во все возрастающих объемах, но
специальных исследований касательно роди варваризмов в судьбоносных языковых
процессах фактически нет, что приводит к некоторой двусмысленности в
формировании самих словарей. Так, в новейшем словаре автор ссылается на
уверенность Тургенева в надежности "нашей русской сути", делающей
ненужной боязнь "всякого постороннего влияния"8. Увы, великий
писатель и мастер русского языка не мог предвидеть отечественной трагедии конца
XX века. Теперь наши мастера свидетельствуют совсем другое. Например, Солженицын:
"Русский язык сейчас в ужасающем состоянии... Это не просто болезнь языка
- это болезнь души. Если не будет русского языка, не будет нас, русских,
совсем"9.
Автор-составитель указанного словаря справедливо
рекомендует отечественные лексические предпочтения, но включает в оборот такие
слова, которые "вообще встречены в русском варианте лишь несколько
раз"10. К ним, несомненно, относятся "кудэта" - государственный
переворот, "чирио" и "чин-чин", что одинаково означает
"за ваше здоровье". Даже обыкновенных обманщиков и жуликов здесь
рекомендуется именовать "хох-штаплерами", а прозаические штаны
производятся в необыкновенные "траузеры" и т.д. Прав молодой
калининградский публицист К.Солин: "Не называть же русским языком этот
горький коктейль из мата, фени и инглиша!"
Французы гордятся герметичностью своей фонетики. Даже
усвоенные английские слова они подвергают такой интонационной обработке, что
сами англичане их не узнают. У нас же задачу разрушения национальной орфоэпии
взяла на себя массовая реклама... И наконец, зрительно воспринимаемая сторона
языка. Исподволь и незаметно навязывается манера писать заимствованные, а то и
собственные слова в латинской графике: "Хлеб и Rama". Или
"Калининград in Rock". И конечно же, вездесущие "Coca-cola"
и "Pepsi", причем в канонизированном начертании. Так этим явным
словесным ничтожествам придается характер неких сакральных или магических
знаков, рассчитанных на подсознательный, гипнотический эффект.
Стали издаваться словари вульгарной лексики. Требует ли она
вообще изучения? - Безусловно! Но такого же, как в медицине изучение рака,
чахотки, стригущего лишая, разных "социальных болезней" и т.д. Цель
здесь - лечение языка, а не размазывание и смакование языковых болезней, но
получается именно так.
Языковое возрождение становится одним из условий
общенационального процветания, и пути здесь многообразные. Это возвращение
старых слов, которые мы преступно-бесхозяйственно растеряли. В мире есть
успешные опыты возрождения целых мертвых языков, а ведь многие наши слова только
спят чутким сном в ожидании своего "королевича Елисея". Здесь для нас
вечным кладезем остается словарь Даля, а также новый "Словарь языкового
расширения" Солженицына. Еще - смелые лексические новообразования на
основе общеславянских корней, чем еще в XVII в. занимался Юрий Крижанич, а
потом Ломоносов. Широчайшие возможности словообразования открывают различные
новые сочетания морфем, а также образование двукоренных слов, что, кстати, тоже
восходит к благодатному опыту Кирилла и Мефодия.
Сейчас академическая лингвистика в большом долгу перед
народом, ибо никогда не был так велик ее отрыв от практических
задач языкового сохранения и развития. Распространяющаяся
неопозитивистская методология ориентирует, по преимуществу, на регистрирующие
подходы к языку, обходя прогностические решения и созидательные задачи. Но тем
более радостно отметить развитие сравнительной славянской филологии и работы по
практической культуре речи в калининградском университете.
При всем том народное языкотворчество идет у нас своим
чередом, образуя иногда замечательные слова. Так, существительное
"беспредел", ставшее трагическим знаком эпохи, возникло целиком в
поле отечественного словообразования13. Приемы народной транспозиции успешно
сказались в новых значениях традиционных слов "разборка",
"раскрутка", "крутой". И этот народный, живой неологизм
"ужастик", в противовес демонстративному "триллеру".
Воспитание молодежи и самовоспитание народа в любви к
своему языку это постоянная и вечная задача национальной жизни, ибо здоровый
язык - здоровый народ! И решающая роль здесь принадлежит семье, школе, церкви.
Государству в целом. Но при условии их собственного полного соответствия целям
национального процветания. Семья обеспечивает, по преимуществу,
эмоционально-нравственную сторону языкового возвышения. Здоровые
взаимоотношения в семье сами по себе делают невозможной вульгарную лексику,
посягающую как раз на святая святых семьи. Кроме того, в семьях складываются
свои речевые стили, которые могут закрепляться в средствах духовно-родовой
генетики, способствуя общенациональному разговорно-речевому многоцветью. В
семье также формируется ныне почти забытое, но необходимое свойство
человеческого достоинства - его индивидуальное речевое лицо, идиолект. Прав
Д.С.Лихачев, говоря, что "надо больше втягивать семью в изучение своего
языка"14.
Давно назрела необходимость такой реформы гуманитарного
образования, при которой ведущее место занял бы родной язык в его историческом
развитии и современном состоянии. Ведь приходится признать, что сейчас школа
катастрофически теряет (потеряла!) свое определяющее влияние на
национально-речевой обиход. Обеспечивая интеллектуальную, научную сторону
речевого развития, школа должна на деле вырабатывать у молодежи навыки
национально-языковой ориентации, развивать чутье к высокому родному слову и
формировать способность соответствующих лексических предпочтений. Выработка
навыков грамотного письма, которой в значительной степени подчинено нынешнее
изучение языка в школе, при всей своей важности имеет лишь прикладное значение,
имея в виду, что все болезни языка начинаются
и становятся разрушительными именно в разговорной речи и посредством
ее.
Преподавание родного языка должно осуществляться как ОТКРОВЕНИЕ, а
изучение языка должно становиться для молодежи его мировоззренческим и духовно
формирующим ПОСТИЖЕНИЕМ. Человек должен воспитываться и жить в
ощущении-осознании родного языка как непосредственной жизненной философии и
эстетики, как верного знака всего спасительно-прекрасного в жизни. При этом
старославянский язык необходимо ввести в школьное преподавание. Что же касается
иностранных языков, то молодежь должна просто изучать и владеть ими. Широта языкового
кругозора, понимание нашей общей славянской и индоевропейской природы, а также
мирового многообразия языков в высшей степени благодатны для самоутверждения в
собственной национальной и языковой сущности. Итак,
непосредственным носителем уникального и спасительного феномена, коим является
"пасхальный" тип культуры, является русский язык в его исторически
сложившейся лексике, синтаксисе и голосоведении, и любые посягательства на эти
системообразующие свойства русского языка и речи в результате наивной
безответственности или преднамеренного злого умысла неизбежно ведут к гибельным
последствиям, и не только для русского национального существования, ибо в этом
случае нарушается мировое соотношение сущего и должного, личного и
сверхличного, целесообразного и благодатного.